Всему тому, чему учит средняя школа, можно научить примерно за год. Да, сейчас придётся резануть правду-матку, но у нас здесь не чеченские выборы, чтобы наши голоса совпадали на 99,7 процента… Для чего же нам прописали ходить в школу 10 лет? Если сказать помягче, то с целью грабежа. С целью покатать по конвейеру унификации и украсть самые пластичные годы жизни, потенциал которых может быть колоссален. В принципе, с тем же успехом можно занять ребёнка игрой в Dota 2 или стоянием в углу. Главное – занять, утомить и потушить. Достоевский от лица бесов революции писал, что они всякого гения потушат в младенчестве. Вот это из той же оперы. Любой созидательный импульс, способный преобразить зверька в человека не приветствуется. Кстати, в ближайшие годы, то, что сегодня именуется образованием, как раз и подменят игровые забавы на компьютере, которые будут объявлены эталоном прогресса и мегаразвития. Главное, чтобы ребёнок не мешал своими неудобными вопросами, пытливостью в отношении полезных предметов, и не шибко в них поднаторел. Ну а как вы хотите?! Для власти это реальная проблема. «Травить детей – жестоко, – писал Хармс, но что-то же надо с ними делать!» Вот можно погрузить их в болото компетенций и там хорошенько занять. Лет на пятнадцать.
Особое внимание при этом направляется на то, чтобы отбить интерес к опасным вещам. Т. е. тем, которые делают нас более жизнеспособными и неудобными для дальнейшего применения. Это очень важная функция образования. Причём, устойчивый рефлекс отвращения вырабатывается наряду с почтением. Странно, да? Отвращение и трепет. В управлении социальными процессами вообще много странного. Но логика здесь есть. С одной стороны ребёнка учат чему-то якобы важному и величественному, а в итоге – он этого не знает и не любит. Но если ты не знаешь важного и не любишь величественного, – кто же ты есть? Дальше должно появиться чувство ущербности. Иными словами, процесс обучения требуется поставить настолько профессионально, чтобы ученик во-первых – не смел показываться у врат серьёзных наук – со своим рылом, а во-вторых, не хотел бы даже лезть в эту тягомотину в принципе. И чем важнее предмет, тем большее почтение и отвращение прививается. А вместе с ними – комплекс неполноценности.
Простой пример. Читатели постарше, если они не вооружены совсем уж стопроцентным бесстыдством, хорошо знают как было поставлено изучение иностранных языков во дворцах пролетарского просвещения. Оттуда выползали не просто раненые, выползали инвалиды с намертво отбитой способностью говорить и воспринимать чужую речь на слух. Не верите мне, спросите Виталия Мутко. Нет, они конечно жонглировали мудрёными фразами, типа «май нейм из.., висызэ кэт, Москоу из зе кэпитал..», но впечатление лёгкого кретинизма от этого действа только возрастало. А ведь элитарная публика не знала таких мытарств. Уже в 60-х она посещала языковые спецшколы, где учебники и методы были совершенно иные. Невольно вспоминается суждение товарища Декарта, что лучше не заниматься предметом вовсе, нежели изучать его, не имея должного метода, ибо для разыскания истины вещей необходим осмысленный путь. В средних школах он был, над этим работали серьёзные лингвисты, вот только цели преследовались обратные. Сделать говорящих неговорящими, а имеющих уши неслышащими. Нет сомнений, что если бы всё было иначе, то половина Росфедерации испарилась бы ещё в 90-х. Немота, как показывает практика, держит среди немых почти намертво. Предвидя миграционные риски, западная метрополия сделала грамотные распоряжения, ибо белые жизни там не важны. Там важны условные арабы и пакистанцы. Даже без справки о несудимости. В ближайшее время мы сможем узнать почему.