Двое мужчин сидели в саду возле дома, который одновременно напоминал дачный домик где-нибудь в Глевахе и китайскую пагоду. Разговор шёл напряжённый. Даже нервный.
― Ты, Петро, сколько хочешь прищуривайся и кремом своим жёлтым мажься, а китаец из тебя, как из меня балерина!
Крупный мужчина раздражённо опрокинул рюмку с голубоватой жидкостью.
― Во-первых, я не Петро, а товарищ Пао, ― спокойно возразил второй мужчина также крупного телосложения. ― А во-вторых, я не щурился. Это мой естественный разрез глаз.
― Да хоть брату своему можешь не брехать? А ну, погоди! Ты что, сделал-таки операцию?
― Никакой операции я не делал. Просто подлинное происхождение человека после того, как в нём проснулась национальная память, начинает проявляться на его лице.
― Ну, хорошо, а почему я, твой родной брат, в себе не вижу ничего китайского?
― Оттого, что в тебе национальная память пока не проснулась.
― А может, потому, что и батька наш, и дед были настоящими щирыми укра…
― Не надо прошу тебя! ― испуганно прервал тот, кто назвал себя Пао. ― К чему вспоминать эту низкопробную пропаганду? Никакой Украины-Руси никогда не было! Подлинные летописи, написанные чёрной тушью на шёлке, были похищены и сфальсифицированы! Наша земля называлась Жёлтая Рус, и наши китайские предки по местным рекам сплавлялись на свою историческую родину ― Китай.
― Понятно. Я эту музыку каждый день по всем телеканалам слышу. Тогда скажи мне, если ты такой щирый китаец, почему ты со мной говоришь по-русски? Говорил бы на родном китайском.
― Ты напрасно смеёшься. Я, кстати, хожу на курсы родного языка при Институте национальной памяти имени Конфуция. Уже выучил немало слов и знаю несколько важных иероглифов. Но не всё сразу. Столетия украинского поневолення, в смысле порабощения, не прошли для нас бесследно.
Товарищ Пао задумчиво посмотрел поверх забора туда, где тянулись узкие улочки города Хайшаня, бывшего Фастова, и добавил:
― К тому же, хайшаньская администрация выступает за мягкую китаизацию. Нас не торопят. Временно можно говорить на русском, польском или турецком. Главное, не по-украински. Поскольку это разрушает нашу подлинную идентичность.
― Да, Петро, складно поёшь, как по писаному. А мои кореша все от меня отвернулись. За то, что я по праздникам надеваю вышиванку. Тут как-то сказал им: «Привіт, хлопці!» ― так послали на три непонятные буквы и ещё обозвали «украинской мордой».
― Конечно, я против радикализма. Но мы должны быть благодарны нашим китайским братьям. В страшное время, когда мы сидели среди руин и безвольно читали «Заповіт» и «Садок вишневий коло хати», они пришли к нам на помощь. Вложили инвестиции, дали работу на рисовых полях. Причём без грабительских американских процентов. Без ехидного коварства Евросоюза. Только вежливо попросили нас вспомнить свою подлинную историю и происхождение.
― Ты, Петрусь, ещё в нашей Калиновской школе всегда был первым учеником. Теперь, наверное, у китайских товарищей тоже какой-нибудь комсорг или парторг?
― Опять смеёшься. И я ведь просил, называть меня Пао. Да, действительно, я преподаю китаевистику в педагогическом колледже имени Дэн Сяопина. Между прочим, все работники нашей кафедры с воодушевлением приняли новые идеи.
― Всё равно, я уверен, ты там первый. Ни у кого же нет настоящей жены-китаянки. А у тебя есть! Или ненастоящая? Тоже после пластики с пожелтением и сужением глаз?
― Не смей так говорить! Моя Фанг ― китаянка. И мы с тобой тоже китайцы. Когда ты это поймёшь, «украинец» зазомбированный?
― Ну, да, ну, да! Скажи мне, а ты не боишься?
― Чего мне бояться?
― А того, что твоя Фанг тебя, грубо говоря, заложит. Ты же читал новый закон о домашней китаизации?
― Безусловно, читал.
― И про культурных инспекторов знаешь, которые могут ворваться в любой дом и проверить, рис ты кушаешь или, не дай боже, борщ с салом. То есть с продуктом, который запрещён как подавляющий национальную память.
― Ладно, иронизируй, ― горько вздохнул товарищ Пао.
Он собирался язвительно ответить своего неразумному брату. Но в эту минуту забор, расписанный бабочками и цветами лотоса, рухнул.
Три жёлтолицых инспектора с аппаратами для подслушивания, которые торчали у них из ушей, пристально смотрели на братьев своими узенькими глазками. По характерной красноте век было видно, что все трое операцию сделали совсем недавно.
Пао встал, поклонился и поприветствовал нежданных гостей:
― Слава Конфуцию!
Однако это не произвело никакого впечатления.
― На вас поступило заявление, товарищ Пао, ― сказал старший инспектор. ― Пригласите сюда вашу жену.
Не успел Пао выполнить приказание, как его миниатюрная жена Фанг сама вышла, бесшумно ступая и скромно пряча лицо.
― Госпожа Фанг, ― обратился к ней старший инспектор, ― правда ли, что товарищ Пао после полуночи называл вас неким странным именем? Простите, что затрагиваю такие интимные моменты.
― Это правда, ― тихо сказала жена товарища Пао. ― Он называл меня Оксаной. Он часто меня так называл. Думал, что я не слышу. А мне было тяжело и стыдно.
Фанг смущённо потупилась и замолчала, глядя в землю.
― Может быть, вы хотите ещё что-нибудь добавить? ― спросил инспектор.
― Хочу, ― сказала Фанг. ― В день рождения товарища Мао он тихонько пел: «Ой, Дніпро, Дніпро!». Хотя есть замечательные песни о Янцзы и Хуанхэ.
― Что ж, гражданин Пао, вам придётся проехать с нами, ― инспектор сделал отметку в электронном блокноте и грозно прищурил глаза.
Когда стемнело, Пао, он же Петро, сидел в одиночной камере и писал на рисовой бумаге:
― Дорогой товарищ Сюй! Я признаю свою вину и хотел бы искупить её. Докладываю вам. Среди нас есть ещё люди, которые втайне поклоняются идее инфернального местного патриотизма. Среди этих людей ― мой брат Николай. Он не только не вступил на Великий Китайский Путь…
Пао на мгновение оторвался от письма, посмотрел в узкое окно на ряды столичных пагод, на разноцветных бумажных драконов, летающих по голубому некогда украинскому небу, и аккуратно мягкой кисточкой закончил донос:
― …но и сознательно в подпольных условиях гонит чуждый для нас, истинных китайцев, так называемый самогон.
Оставалось ещё полчаса до того момента, когда житель села Калиновка Петро Свириденко проснётся. Никогда в жизни он не видел такого длинного и удивительного сна. Не открывая глаз, Петро стонет, ворочается своим крупным телом и шепчет во сне кому-то с возмущением: «Яка ж ти сука!»
Ян Таксюр