ХУДРУК ТЕАТРА САТИРЫ — О ВЕЧНЫХ ДЛЯ РОССИИ ВЕЩАХ: КРИЗИСАХ, ЗАПРЕТАХ, ПАТРИОТИЗМЕ.
автор Виктор Борзенко
21 января 2019
О запретах
— Честно говоря, суть этого закона (о запрете мата) я не
очень понимаю. Сказал как-то одному артисту: в незнакомых, ханжеских
компаниях держи ухо востро. Сначала проверь степень отторжения слушателя
через невинное слово «сука». Если проскочило, то идешь уже дальше.
Я в театре работаю уже триста лет. Видел на сцене все, что только можно.
Так вот, не припомню случая, чтобы в каком-либо спектакле звучал мат
ради «матерения».
Запреты подобного рода начинать надо, мне кажется, со среды чиновников,
полицейских, коммунальщиков — оттуда, где мат процветает. А будет мат в
театре или не будет — разницы никакой. Полицейские к нам не ходят.
К счастью, в отношении мата запретили только четыре слова. Остальные
пока еще можно использовать. Значит, будем материться теми словами,
которые остались.
То же самое и с курением. Я столько раз бросал курить, но ни к чему
хорошему это не привело. Возвращался обратно к этому пороку, пока сын,
которого я очень слушаюсь и боюсь, не сказал: «Все, хватит». А потом
меня навели на замечательного академика, предупредив, что он никого не
принимает, но меня откуда-то знает и готов побеседовать. Я собрал полное
собрание сочинений анализов мочи и поехал куда-то в конец шоссе
Энтузиастов. Особняк, тишина, ходят милые кривоногие дамы в
пластмассовых халатах. Ковры, огромный кабинет.
По стенам благодарственные грамоты от Наполеона, от Петра I, от
Навуходоносора… И сидит академик в золотых очках. «Сколько вам лет?» —
говорит. Да вот, говорю, четыреста будет. «Мы, значит, ровесники, я
младше вас на год». Когда он увидел мою папку анализов, взмахнул руками:
«Умоляю, уберите». Мне это уже понравилось. Заглядывать в досье не
стал.
«А что у вас?» Я говорю: «Во-первых, коленки болят утром». — «А у меня,
наоборот, вечером. Что еще?» — «Одышка». — «Ну, это нормально». — «Я
стал быстро уставать». — «Правильно. Я тоже. В нашем возрасте так и
должно быть».
И я успокоился. Раз уж академик медицины чувствует себя так же, как и я,
то о чем тогда говорить. На прощание я сказал, что бросил курить. Он
посмотрел на меня через золотые очки: «Дорогой мой, зачем? В нашем
возрасте ничего нельзя менять и ничего нельзя бросать. Доживаем, как
есть». Я поцеловал его в грамоты и ушел. Гений! А если бы он стал читать
мою мочу…
О кризисах
Времена наступили не самые сладкие, что тут скрывать. При этом сверху
идет четкая установка: не сеять панику, не волновать людей понапрасну.
Тебе заплатили зарплату в полтора раза меньше, а ты ходи радостный,
словно проявил сознательность и накупил гособлигаций. Подобное уже было в
нашей истории.
У меня на даче до сих пор хранятся тонны этой валютной макулатуры. Как
вещественное доказательство того, что вместе с трудовым народом я внес
вклад в строительство социализма. Коммунизм, правда, построить не успел.
Страна рухнула. И похоронила под обломками обязательства, которые брала
перед гражданами.
Я очень надеюсь на кризис. Мне кажется, он ближе нашему менталитету, чем
достаток. Когда настроили плечо в плечо особнячков, наставили у
подъездов «хаммеров» — Россия потеряла лицо. А сейчас надо потихонечку
возвращаться к частику в томате и сырку «Дружба»… Ведь это было не так
давно. И вкусно.
А вообще наш народ непобедим. Видел в новостях во время наводнения на
Дальнем Востоке: затопленная деревня, вода по крыши, а в амбразуре
чердака сидит милая старуха с козой. Подплывает лодка с крепкими
ребятами в оранжевых жилетах. Старуха спускает на веревке ведро в лодку,
ей кладут туда бюллетень, она поднимает ведро, голосует с козой за
местную поселковую администрацию и опускает ведро. А эти ребята просто
герои. Какой-то парень нырял-нырял в 10-градусный разлитый Амур,
навынимал каких-то старух и детей, кошек и собак. Потом отряхнулся и
пошел сушиться — еле поймали. Он совершенно не предполагал, что его
поблагодарят и повезут на ТВ.
О патриотизме
Патриотизм — это не березка, опята и памятник Тимирязеву. Патриотизм —
это, в общем-то, эмбриональная штука. Человек с рождения пуповиной
связан с землей, нацией, родителями, со школой, с кинотеатром и
зоопарком, в которые он ходил. Все это, как бы ты ни метался, все равно в
тебе сидит. А сейчас с рождения существует нигилизм. Вечно молодая,
безгранично русская Надежда Бабкина с искусственной косой, навсегда
приколотой к тоже искусственному кокошнику, олицетворяет бутафорскую
мечту о национальной идее. Национальную идею судорожно ищут. Боятся быть
темными и старомодными. Похерив марксизм-ленинизм, заблудившись между
развитым социализмом и социализмом с человеческим лицом, примеряем то
китайскую, то шведскую, то американскую модель на свои нечерноземные
плечи. Родину нельзя примерять — надо носить, какая есть.
О возрасте
Когда говоришь «80 лет» (сейчас Александру Анатольевичу 84 года), то еще проскакивает. А когда нарисовано на бумаге, то хочется эти цифры заклеить.
Я поймал себя на мысли, что стал смотреть на даты жизни известных людей. Читаешь титульный лист — автор умер в 38, 42, 46…
Одолевает грусть. Но порой смотришь: писатель прожил 92 года. Гора с
плеч. В этом плане у меня сейчас настольная книга — календарь Дома кино,
который каждый месяц рассылается членам Союза кинематографистов. На
первой странице — «Поздравляем юбиляров». Возле женских фамилий —
прочерки, а у мужчин там пишется только круглая дата. Но начиная с 80,
юбилейным считается каждый год — на всякий случай, потому что надежды
мало. И вот этот календарик — мое утешение. Иногда попадаются фамилии
совсем незнакомые — какой-то бутафор, второй режиссер, второй оператор,
потом — бэмс! — Хуциев. И снова четвертый пиротехник, пятый ассистент…
84, 93, 99, 100… Ихтиозавры надежды. Этот счетчик побежал со страшной
скоростью после шестидесяти лет. Юбилей одного совпадает с сороковинами
другого. Ускорение невероятное. Когда молодой, думаешь, что как-то
проскочишь… Но жизнь берет свое.
Когда мы простились с Олечкой Аросевой, для нашего театра эта потеря
была колоссальная. Она была очень стойкая дама и уже в последние годы,
когда не могла ходить на каблуках, до сцены доходила босая и в кулисах
обувалась. Но как бы тяжело ей ни было, она и не думала отказываться от
ролей — все отдавала театру, в котором прошли ее лучшие годы. Не знаю,
готова ли к такому служению сцене нынешняя молодежь…
Уже будучи тяжело больной Аросева продолжала репетировать. Никогда не
опаздывала. И все знали, что ровно за два часа до спектакля водитель
привезет ее к нашему крыльцу, откроет дверь, и она, опираясь на него,
поднимется по ступенькам в театр. Кстати, однажды был забавный случай. К
ним в такой момент подскочил какой-то мужик: «Ой, надо же, я вас узнал.
Я все ваши фильмы смотрел. А что вы тут делаете?» — спрашивает он у
артистки. «Да вот, спектакль сегодня играю», — отвечает она. Поклонник с
ужасом: «То есть вы до сих пор работаете!» Аросева, не меняя интонации,
говорит: «А что мне еще остается — театр требует». Мужик поднимает
глаза, читает вывеску: «Театр сатиры» и говорит: «Вот суки! Мучают
старушку…» И действительно, «мучили».
Из бумажного архива «Нации», №9, декабрь 2014 года.